Вашему вниманию предлагается отрывок из журнальной публикации, написанный в 1958 году Василием Витальевичем Шульгиным (1878–1976). Это русский политический деятель, публицист. Родился в Киеве в семье профессора истории Киевского университета. Окончил 2-ю Киевскую гимназию и юридический факультет Киевского университета (1900 г.). Сотрудничал в газете «Киевлянин», монархист-националист, избирался депутатом II–IV Государственных дум от Волынской губернии. В 1917 году, как член временного комитета Госдумы, 2 марта 1917 года ездил требовать отречения от Николая II.
Принимал участие в создании Добровольческой армии, белоэмигрант. В 1944 году был арестован в Югославии и приговорен в СССР к тюремному заключению, в 1956 году был освобожден. Автор книг «Дни», «1920-й год», «Три столицы».
***
«…Представим себе, что Ленин стал бы на нашу точку зрения:
— Война до победного конца!
Примем во внимание, что Февральская революция имела своей главной причиной утомление от войны. На этой почве Государственная Дума поссорилась с Короной. Монархия пала. В то мгновение, когда это случилось, сломалась ось, вокруг которой крутилось русское колесо. И все развалилось. Колесница безнадежно стала, мало того — увязла в болоте анархии. Как я теперь понимаю, продолжать войну было безумием. Пусть это безумие продиктовано было высокими чувствами, но все же это было безумие. Фактически войну уже нельзя было продолжать. Февральская революция была военным мятежом в столице, который передался на фронт. Известно, что для подавления этого мятежа с фронта была снята одна из лучших дивизий и послана на Петроград. Но она взбунтовалась по дороге. Взбунтовался также и личный конвой Государя, два батальона, состоявших исключительно из георгиевских кавалеров. Он тоже был отправлен на усмирение под командой популярного генерала Иванова.
Временное правительство пыталось овладеть фронтом. Но наше наступление 18 июня 1917 года, вдохновляемое лично Керенским, кончилось позорным бегством наших войск. Россия ужаснулась, узнав о безобразиях, учиненных бежавшими солдатами под Калишем.
Утомление войной сказалось уже раньше. В 1916 году нам было доложено в Особом Совещании по обороне цифры наших потерь и потерь противников. Наши потери, по немецким подсчетам, исчислялись в восемь миллионов убитых, раненых и пленных. Цифра сдавшихся в плен была очень велика. Потери противника были четыре миллиона. Немцев-германцев было у нас в плену 300 тысяч, но австрийцев неизмеримо больше. Это были главным образом славяне, не желавшие воевать с Россией. Но и русских солдат было в плену у противника чрезвычайно много. Это был серьезный показатель.
Война была ошибкой. Нельзя было посылать русских пахарей на смерть ради суверенитета Сербии и за наш престиж на Балканах. Для безграмотных людей суверенитет и престиж были понятия совершенно непонятные. И это сказалось.
Надо сказать, что посылать разложившуюся русскую армию против армии немецкой, не потерявшей дисциплины, — это уже нельзя было назвать войной. Если бы наши пошли, это означало бы их истребление.
Сохранился (он был в немецких газетах) рассказ одного немецкого офицера. Он говорил:
— Русские иногда предпринимали разрозненные, беспорядочные, а потому безнадежные попытки идти на нас. Однажды мне пришлось видеть в бинокль то, что я сначала не понял. Несмотря на наш сильный огонь, они приближались, делая перебежки согласно правилам наступления. Перебежав, они ложились, как полагается. Но мы заметили, что перед каждой новой перебежкой, лежа, они подымали одну руку. Сделав это, вскакивали и делали новую перебежку. И, наконец, мы поняли. Несчастные голосовали! Поднимая руки, они решали, делать ли новую перебежку. Если было большинство, они ее делали.
Немецкий офицер добавляет, что эти голосующие под огнем пулеметов и находившие до известного времени большинство, были несомненные и даже удивительные герои. Но каждый понимает, что голосующая армия воевать не может.
Поэтому найдем в себе мужество признать, что после Февральской революции воевать «до победного конца» было утопией. Можно было только добиваться «похабного конца».
Ленин взял на себя этот позор. И он не скрывал ни от самого себя, ни от своих союзников, что такое Брестский мир. Ведь выражение «похабный мир» ему и принадлежит.
Но под этой «похабностью», рассуждая спокойно, можно разглядеть нечто, что могло оправдывать потерю Россией своего Юга. И это нечто — это кровь человеческая. Каков бы ни был этот мир, но он прекратил бойню на русском фронте, сохранив много жизней. Это как будто бесспорно.
— Нет! — говорят. — Бойня не прекратилась. Ленин перевел внешнюю войну в войну гражданскую. Он сделал это сознательно, и это его вина.
Но и наша также. Ведь мы также могли взять на себя позор Бреста…
Кто знает, что испытало сердце Ленина, когда он подписывал Брестский мир? Это по форме был мир «без аннексий и контрибуций», а по существу отторжение от России всего ее Юга, вместе с Киевом — «матерью городов русских», откуда «пошла стала есть Русская земля».
Но благодаря этой ампутации сберегалось много крови человеческой. Не об этом ли думала «думающая гильотина»?
Но началась гражданская война. Однако в ней повинны и мы, Белые.
Через 40 лет я думаю, что мы сделали ошибку. Мы не поняли неизбежного. Чего именно?
Я знаю, что меня понять не очень легко. Тем не менее я попытаюсь объяснить то, что для меня уже ясно.
Коммунизм можно считать светлой мечтой человечества или называть его дьявольским наваждением. Быть может, в нем есть и то и другое. Для того, что я хочу установить, это не так важно. А важно то, что эти две точки зрения, лучше сказать две веры, нельзя примирить рассуждениями. Все доказательства разбиваются о каменность веры.
Нужен был опыт, эксперимент. Если в точных науках, как физика, химия, теоретические положения проверяются опытом, то в области наук социальных все теории — только мнения разных мыслителей. Эти мнения иногда стараются обосновать на фактах. Но когда устанавливаются эти факты и в особенности когда их толкуют, то это установление и толкование опять только мнения, убедительные для одних и совершенно бездоказательные для других. Факты всегда двулики или многолики.
Точная наука основывается на аксиомах, то есть истинах, всеми людьми признаваемых. Исходя из этих аксиом, шаг за шагом строится точная наука. Социальные науки аксиом не имеют, а потому их только с натяжкой можно назвать науками. Теоретические положения этих наук, всегда спорные, не могут принести мир людям.
Кроме того, все относительно в непрерывно развивающемся процессе жизни. Всякая эпоха есть достижение сравнительно с прошлым. Но настоящее есть ничто в сравнении с будущим. Такова природа самого времени. Время всегда называли Двуликий Янус. На самом деле время имеет три лица. Прошлое, настоящее, будущее. Настоящее снисходительно смотрит на прошлое и с тревожной надеждой всматривается в будущее.
Противники коммунистов говорят, указывая на существующее:
— Глядите! Вот чего мы достигли, опираясь на индивидуализм.
А коммунисты отвечают:
— Опираясь на коллективизм, мы сделаем гораздо больше!
Убедите их! Тех и других…
Поэтому нужен опыт.
В течение истории человечества этот опыт коммунистического устройства, вероятно, был проделан не раз.
Бог (судьба для неверующих в Бога) избрал для опыта Россию. Почему? Не знаю. Пути Господни неисповедимы. Но для того, чтобы человечество могло жить, опыт должен был быть сделан.
Мы, Белые, этого не поняли. Если бы поняли, то не противились бы ему, то есть опыту Ленина. И не противились бы тому, что коммунизм вводится насилием. Ведь те, кто за него взялись, других путей не знали кроме насилия сверху, кроме принуждения власти. Ленин был русский. И история России была у него перед глазами.
…Большевики называют Петра Великого «первым большевиком». Не от него ли они восприняли методы насаждения коммунизма?
Русскому по крови трудно мыслить великое, совершенное без насилия. Поэтому когда Ленин взялся за свой опыт, он не представлял его себе без насилия. Если бы он был индусом, то, может быть, думал бы иначе: вроде как Ганди.
Мы, Белые, тоже не были индусы. По паспорту, правда, мы числились христианами. Но только по паспорту. Забыв слова Христа «взявший меч от меча и погибнет», мы обнажили оружие. Так возгорелась гражданская война в России.
Итак, теперь, с запозданием в 40 лет, я думаю, что для блага всего человечества и самой России надо, чтобы опыт Ленина продолжался и был доведен до своего логического конца… Идея коммунизма переживет нынешних коммунистов. Она воскреснет в среде победителей. Найдутся среди них пламенные мстители, которые будут сильнее Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Они скажут:
— Рай на земле был близок к осуществлению. Но враги рода человеческого сожгли светлое будущее в дьявольском пламени своей злобы. Смерть им!
Они будут иметь успех…»